было некогда.
Вот тут-то к отцу и зашел Ребан-воин. Прихрамывая на покалеченную в боях ногу, он молча прошел в дом. Там они втроем (Ребан, Турот и крынка крепчайшей медовухи) провели несколько часов кряду. О чем они говорили, Барат, конечно, догадывался, но о чем договорились, не знал.
Ребан-воин вышел из дома, его лицо было слегка размякшим и, как показалось Барату, подобревшим. Внимательно прищурив глаза, он рассматривал стоявшего у колодца Барата.
— А что, похож! — сказал Ребан вышедшему вслед за ним Туроту. — Я один раз ихнего посла видал, правда, тот пожиже будет, но определенно похож. Ладно, Турот, подумаю я. Годы мои уже не те, но попробовать охота. Если он хоть вполовину способен на то, что о них рассказывают, то…
Отец, тоже уже не крепко стоящий на ногах, кивнул.
— А попробуй, Ребан, попробуй! Это Сараташ! Точно говорю тебе.
Утром следующего дня Ребан уже стоял у кузни, когда туда пришли Барат с отцом. Вот, вроде бы, немолод уже был Ребан, а чувствовалась в нем сила немалая, что многим и более молодым была непостижима.
Ночью Барат вспоминал все, что слышал об этом человеке.
Ребан двадцать лет прослужил в дружине князя. Состоял в пеших мечниках. Именно ими и славилась дружина князя. Две сотни сорвиголов, не боящиеся смерти, мастера мечного боя, без страха вставали на пути противника, что конного, что пешего. И могли они остановить врага, отбросить назад. Ибо каждый из них владел клинками, как продолжением рук. За заслуги ратные повелел князь именовать мечников гвардейцами. Что слово сие значит, не объяснял, сказал только, что в землях просвещенных так именуют лучшие войска. Великой честью было стать одним из гвардейских мечников. Ребан эту честь заслужил. Даже более того! До сержантских нашивок дослужился. А сержант в дружине — это звание немалое. Всегда с рядовыми, всегда среди них. Жизнью одной он с ними живет. Из одной миски похлебку глотает. Кому, как не ему командовать десятком вверенных ему бойцов? Знает и сильные, и слабые их стороны. Кого спереди поставить, отбивать удары копий, кого чуть оттянуть для мечного боя с такими же бойцами, а кого и тыл прикрывать, дабы своих сзади враг коварный не порешил. А сержант должен уметь все! И спереди встать, и мечами помахаться с врагом, и прикрыть ребят, аки отец родной. Везде должен успеть!
Все бы ничего, да в одном из боев в пограничье сцепились два десятка мечников с сотней темных из племен Таш. Стрелы, что в гвардейцев летели, Ребан и еще три бойца мечами поотбивали. Мастерами были, однако, и не такое могли. Потом Таш хотели их конной атакой опрокинуть. Куда там! Один боец удар сабли отбивает, второй тем временем коням ноги сечет. Захлебнулась и эта атака. А там из леса ударили основные силы дружины князевой. Всадники Ташевы, не в пример всадникам Стольным, легче броней, да и быстрее. Однако коль всадник из дружины набрал ход на коне своем мощном, то остановить его мудрено. То, что осталось от сотни Ташевой к окончанию боя, смела конница мимоходом, как муху на столе прихлопнула. А вот Ребану в той сече не повезло. Конь степняка, падая, ударом копыта раздробил ногу Ребану. Устал сержант, не среагировал вовремя. Хорошо побратимы прикрыли, не дали супостату порубить командира.
Раздробленная нога, несмотря на усилия целителей, срослась плохо. Вот так и вышел в отставку Ребан-воин. Повелел князь за заслуги его выделить ему землю, какую Ребан пожелает, и за счет казны княжеской поставить ему дом. А податей с Ребана не брать до конца жизни его, а даже, как бы и наоборот, платить ему пенсию, как ветерану заслуженному. Вернулся Ребан туда, откуда родом был, откуда молодым парнем в войско княжеское подался. Дом ему поставили и земельным наделом не обидели. Однако отказался Ребан от надела. Семьи не завел, а одному ему и пенсии на жизнь хватало. Вот так и ходил он по деревне, смущая взглядом пристальным и тяжелым жителей. Слыл нелюдимом; односельчане его уважали, хотя и побаивались.
— Ну, показывай свою железку! — властно приказал Ребан Барату, поздоровавшись с Туротом.
Барата покоробило от пренебрежения, проскользнувшего в голосе Ребана, но он молча полез за верстак, доставая меч, завернутый в рубаху.
Когда Ребан увидел 'железку', его глаза на мгновение удивленно расширились. Он покачал головой и внимательно посмотрел на Барата. В его взгляде проскользнуло уважение.
— Сам выковал, говоришь? Хорош! Ничего не скажу, хорош! Ну-ка, дай его мне!
Ребан протянул руку к мечу. Барат буквально услышал, как зарычал меч в руках, и отрицательно замотал головой.
— Что такое? — не понял Ребан. — Жалко, что ли?
— Он рычит! — хрипло сказал Барат и прокашлялся.
— Кто рычит? — не понял Ребан. — Парень, ты часом не перегрелся? Или еще не проснулся?
— Ребан, — вмешался Турот, — ты хоть помнишь, о чем мы говорили? Или я тебе рубца не показывал? Хочешь без руки остаться? Если парень говорит, что меч рычит, значит, он рычит. Просто ты не слышишь, ибо тебе не дано! А когда услышишь, то поздно будет.
— Но я ж, должен его измерить! Как я в дереве смогу замену сделать?
— Зачем в дереве? — удивился Барат. — Какую замену? А как же мой меч?
— А затем, чтобы мы, пока я тебя учить буду, живы остались. Да к тому же и целы. Поначалу надобно на деревянных подобиях обучаться. Как я тебе приемы боевые показывать буду? Да если я настоящим мечом буду работать, то мало что от тебя останется! А если ты за свой ухватишься, то сам себя порешить можешь!
— Ну, не тот это случай, — покачал головой Турот. — Сараташ хозяину плохого не сделает. Но в том, что надо замену сделать, ты прав. Вот что я посоветую: пусть Барат держит свой меч двумя руками, а ты со своей бечевкой колдовать будешь.
— Сам ты бечевка! — пробурчал Ребан. — Это измерительный прибор!
— Измерительный… чего? — прищурился на него Турот.
— Прибор, деревня! — хмыкнул Ребан. — Научное слово! В граде слыхивал. Мудрый человек его говаривал, как чего непонятно было.
— Научное? Ну-ну, — иронично улыбнулся Турот.
Пока Барат держал клинок, прижав его к наковальне обеими руками, Ребан старательно возился вокруг него с бечевкой, завязывал узелки на кончиках и в месте, где была гарда, что-то бормотал, хмыкал и покачивал головой.
— Через седмицу, вечером, приходи! — буркнул Ребан, выходя из кузницы. — Буду ждать. Посмотрим, что из тебя получится.
Глава 3
Эх, хорошо, когда речка Быстрица протекает у самой кузницы! Барат разбежался, прыгнул, и с криком 'Ух!' врезался в холодную воду реки. Вынырнул, мотая головой и разбрызгивая мокрыми волосами капли воды. Быстрое течение понесло его вдоль берега. Яростно работая руками и молотя ногами, Барат начал выгребать против течения к берегу. Не хватало еще оказаться над омутом, в котором, если верить деревенским бабкам, жил сам Сом Сомыч. Сом Сомыч рисовался старухами как чудище здоровенное, с пастью жабы и с усами приказчика купца Тратуша. И засасывает это чудище свою жертву целиком. Только водоворот на том месте остается.
Не то чтобы Барат верил в эти сказки, но все же не рисковал плавать над омутом. Очень может быть, что в сказках бабок и есть доля правды. Все же видел один раз Барат, как плыл по тому омуту селезень. Плыл, а потом пропал. Как ни бывало его!
Плаванью Барата научил отец. Деревенские плавать не умели и заходить далеко в воду побаивались. На барахтанье в воде Барата смотрели искоса, считая это никому ненужным чудачеством. Не знают они, как
