голубая дымка завивалась вокруг нее.
— Я колдунья, против которой тебя, дитя, предостерегали в Каринхолле, — ликующе вскричала она, и все кружилась, кружилась, кружилась, пока, обессилев, не упала рядом с ложем Шон.
Никто никогда не предостерегал Шон против какой-нибудь колдуньи. Она не столько боялась, сколько недоумевала.
— Ты убила вампира, — сказала она. — Как ты…
— Я чародейка, — сказала женщина. — Я чародейка, и творю чары, и буду жить вечно. И ты тоже, Шон, дитя Карина, когда я научу тебя. Ты будешь путешествовать со мной, и я обучу тебя всем чарам, и буду рассказывать тебе истории, и мы можем стать любовниками. Ты ведь уже моя возлюбленная, ты ведь знаешь. Каждый раз на Сборе. Шон. Шон. — Она улыбнулась.
— Нет, — сказала Шон, — не я. Еще кто-то.
— Ты устала, дитя. Вампир ранил тебя, и ты забыла. Но ты вспомнишь, ты вспомнишь. — Она встала и прошлась по комнатке, погасила пальцами горящую палочку, приглушила музыку. На спине волосы у нее падали почти до пояса — спутанные вьющиеся пряди — буйные беспокойные волосы, которые при каждом ее движении взметывались, точно волны дальнего моря. Шон один раз видела море — много лет назад, еще до наступления глубокозимья. И не забыла.
Женщина каким-то образом погасила тусклые огни и в темноте вернулась к Шон.
— А теперь отдохни. Своими чарами и сняла твою боль, но она может вернуться. Тогда позови меня. У меня есть и другие чары.
Шон и правда клонило ко сну.
— Да, — прошептала она послушно. Но когда женщина отошла, Шон окликнула ее.
— Погоди, — сказала она. — Твоя семья, матушка. Скажи мне, кто ты.
Женщина остановилась в прямоугольной рамке желтого света» — безликий силуэт.
— Моя семья очень велика, дитя. Мои сестры — Лилит, и Марсьен, и Эрика Стормджонс, и Ламия- Бейлис, Дейрдре д'Аллеран. Клерономас, и Стивен Кобольд Звезда, и Томо, и Вальберг все были моими братьями и отцами. Дом наш в вышине за Ледяной Повозкой, а мое имя, мое имя — Моргана.
И она ушла, и дверь за ней закрылась, и Шон осталась одна.
Моргана, думала она, засыпая. Морганморганморгана. Имя вплеталось в ее сны, как голубая дымка.
Она совсем маленькая смотрит на огонь в очаге Каринхолла, смотрит, как языки пламени лижут и щекочут большие черные поленья, и от них сладко пахнет душистым колючником, а рядом кто-то рассказывает историю. Нет, не Ион, Ион тогда еще не стал повествователем — вот как давно это было Рассказывала Тесенья, старая-престарая, вся в морщинах, рассказывала своим усталым голосом, полным музыки, своим колыбельным голосом, и все дети слушали. Ее истории были не такими, как истории Иона. Он повествовал только о битвах, войнах, да кровной мести и чудовищах — полным полно крови, ножей и страстных клятв над трупом отца. Тесенья не старалась пугать. Она повествовала о шести путешественниках из семьи Алинн, заблудившихся в глуши с наступлением замерзания. Случайно они вышли к большому замку из металла, и жившая там семья встретила их большим пиром. Путешественники ели и пили вволю, а когда утерли губы и стали прощаться, были поданы новые яства, и так оно продолжалось и продолжалось. Алинны все гостили и гостили в замке, потому что никогда еще не едали ничего сытнее и вкуснее, но чем больше они ели, тем голоднее становились. Да к тому же за металлическими стенами установилось глубокозимье. В конце концов, когда много лет спустя пришло таяние, другие из семьи отправились на поиски шестерых странников. И нашли их в лесу мертвыми. Все они сменили свои добрые теплые меха на легкую одежду, их сталь рассыпалась ржавчиной, и все они, как один, умерли от голода. Ибо металлический замок звался Морганхолл, объяснила Тесенья детям, а семьи, жившая-в нем, называлась Лжецы и угощала призрачной пищей, сотворенной из грез и воздуха.
Шон проснулась нагая, сотрясаясь от дрожи.
Ее одежда все еще лежала кучей рядом с ней. Она быстро оделась: натянула исподнее, а поверх — толстую рубаху из черной шерсти, и штаны из кожи, и пояс, и куртку. Затем меховую шубу с капюшоном, и, наконец, плащи. Ее собственный, из детской ткани, и плащ Лейна. Оставалась только лицевая маска. Шон облекла голову в тугую кожу, затянула шнурки под подбородком и так обезопасилась от ветров глубокозимья и от прикосновений чужой женщины. Оружие ее вместе с сапогами было небрежно брошено в углу. С мечом Лейна в руке и длинным ножом в привычных ножнах, она стала сама собой. И вышла за дверь, чтобы найти лыжи и выход наружу.
Моргана встретила ее смехом звонким и мимолетным, встретила в комнате из стекла и сверкающего серебряного металла. Она стояла у такого большого окна, каких Шон еще не видела — лист чистого прозрачного стекла, выше высокого мужчины и шире большого очага Каринхолла, безупречнее зеркал семьи Терьис, знаменитой стеклодувами и шлифовальщиками линз. За стеклом был полдень, холодный голубой полдень глубокозимья. Шон увидела каменное поле, и снег, и цветы, а дальше — обрывы, по которым карабкалась, и замерзшую реку, петляющую между развалинами.
— У тебя такой свирепый и сердитый вид, — сказала Моргана, оборвав свой глупый смех. В буйные волосы она вплела полоски тканей и драгоценные камни на серебряных заколках. Они сверкали, когда она двигалась.
— Послушай, дитя Карина, сними свои меха. Холод не может забраться к нам сюда, а если бы и забрался, мы можем от него уйти. Есть, знаешь ли, и другие земли. — Она пошла через комнату.
Шон было опустила меч, но теперь вновь его подняла.
— Не подходи! — предупредила она, и собственный голос показался ей хриплым и чужим.
— Я не боюсь тебя, Шон, — ответила Моргана. — Не тебя, мою Шон, мою возлюбленную. — Она бестрепетно обошла меч, сняла шарф, легкую серую паутинку, украшенную крохотными алыми камешками, и обвила им шею Шон. — Смотри, я вижу твои мысли, — сказала она, указывая на камешки. И один за другим они изменили цвет: огонь стал кровью, кровь запеклась и побурела, а затем почернела. — Ты боишься меня, только и всего. Без злобы. Ты не причинишь мне вреда. — Она ловко завязала шарф под личной маской Шон и улыбнулась.
Шон в ужасе смотрела на камешки.
— Как ты это сделала? — спросила она, растерянно отшатываясь.
— Чарами, — ответила Моргана. — Она повернулась на пятках и отошла к окну, пританцовывая. — Я Моргана, полная чар.
— Ты полна лжи, — сказала Шон. — Я знаю про шестерых Алиннов. Я не стану есть здесь, чтобы умереть с голоду. Где мои лыжи?
Моргана словно не услышала. Ее глаза затуманила грусть.
— Ты когда-нибудь видела Дом Алиннов летом, дитя? Он так красив. Солнце восходит над краснокаменной башней, а вечером опускается в озеро Джейми. Ты видела его, Шон?
— Нет, — дерзко ответила Шон. — И ты не видела. Зачем ты говоришь про дом Алиннов, раз твоя семья живет на Ледяной Повозке, а таких имен я и не слышала вовсе. Клераберус и еще всякие.
— Клерономас, — со смешком сказала Моргана. Она поднесла ладонь ко рту, обрывая смех, и начала небрежно покусывать палец, а ее серые глаза сияли. Ее пальцы все были в сверкающих кольцах. — Видела бы ты моего брата Клерономаса, дитя! Он наполовину из металла, наполовину из плоти, а глаза у него блестят, как стекло, и он знает больше всех Голосов, когда либо говоривших за Карин.
— Нет, не знает! — отрезала Шон. — Ты опять лжешь.
— Нет, знает! — сердито сказала Моргана и отпустила руку. — Он чародей. Как и все мы. Эрика умерла, но она пробуждается к жизни снова, и снова, и снова. Стивен был воином, он убил миллиард семей — столько, сколько тебе не сосчитать, а Селия нашла множество тайных мест, которых никто прежде не находил. В моей семье все творят чары. — Взгляд ее стал хитрым. — Я же убила вампира, так? Каким образом, как по-твоему?
— Ножом! — яростно крикнула Шон. Но под маской она покраснела. Так или не так, но Моргана убила вампира, и значит, она в долгу у Морганы… И обнажила против нее сталь! Она содрогнулась, представив себе гнев Крега, и меч с лязгом упал на пол. Все сразу стало неясным.
— У тебя был длинный нож, был меч, — ласково сказала Моргана, — но убить вампира ты не сумела, дитя, ведь так? Нет! — Она пошла через комнату. — Ты моя, Шон Карин, моя возлюбленная, моя дочь, моя
