Ниточка шрама едва заметно дернулась.
Тимур должно быть сошел-таки с ума, не справившись с похоронами и бесконечными слезами вокруг, потому что мог бы поклясться, что она едва улыбнулась и беззвучно шепнула:
— Ну привет, малыш.
Тимур зажмурился и так резко отвернулся, что Инга на какое-то время забыла про себя и сжала его локоть.
В автобусе, который вез их всех с кладбища, Тимур умудрился сел сесть рядом с ней.
— Надеюсь, вам не хватит наглости отправиться на поминки, — сказал он, с отвращением чувствуя, как истончается его голос.
— Мне жаль, — ответила она, старательно разглядывая свои руки.
У неё были слишком крупные ладони, диссонирующие с непропорционально тонкими запястьями.
— Я думала, что ты не вспомнишь меня, — продолжила она, продолжая прятаться за бесцветными ресницами. — Ты был совсем еще маленьким. Я Лиза… Елизавета Алексеевна. Работала с твоим отцом. Когда-то была его студенткой, а потом пришла на кафедру… Господи боже, как же я ненавижу университет, — вдруг вырвалось у неё.
Мама оглянулась на них, и Тимур не решился пересесть. Ему не хотелось продолжать разговор, но он продолжал сидеть рядом с этой женщиной и разглядывать её некрасивые руки. Лак на ногтях был неподобающего ни для кладбища, ни для университета ярко-розового цвета со стразами.
— Как вы вообще посмели сюда прийти, — прошипел он.
— Не думала, что кому-нибудь помешаю.
Он оглянулся. Мать безучастно слушала торопливые утешения заведующей кафедрой.
— Если вы скажете, что я всё не так понял, — почти неслышно зашептал Тимур, — что всё это было слишком давно и сто лет как закончилось…
— Оно не закончилось, — ответила Лиза.
— Он был тонким, талантливым преподавателем… — донеслись до Тимура слова завкафедрой.
— Уходите отсюда, — сказал Тимур и встал, уже не думая о том, как будет выглядеть со стороны.
Она никак не отреагировала, продолжая разглядывать свои руки. Когда Тимур выходил из автобуса, Лиза так и сидела, не подняв головы.
Когда этот день почти закончился, и впервые за несколько лет Тимур вместе с Ингой остался ночевать в родительской квартире, его вдруг пронзила новая тревога.
Что, если упоминания о Лизе и других, таких же как Лиза, остались где-то в вещах отца?
— Тим, — спросила Инга со второго этажа кровати, — как ты думаешь, где сейчас папа?
— О, господи, — ответил он, — пожалуйста, не начинай.
— Он же не мог просто исчезнуть, правда?..
Тимур встал и вышел из бывшей детской.
Почему-то родители оставили эту комнату без изменений.
Дверь в родительскую спальню была открыта. Мама спала, обессилев от слез и снотворных, рядом с ней, на соседней подушке, ворохом лежали отцовские рубашки, легко пахло его туалетной водой.
Что будет с ней, если она узнает о неверности отца?
Слезы, комом стоящие который день в горле, вызвали приступ тошноты. Тимур поспешно вышел на балкон, хватая воздух ртом.
Ненависть переполняла его — к отцу, к этой блеклой Лизе, которая заявилась на кладбище и разрушила то странное оцепенение, которое Тимур так старательно оберегал в себе.
Он не хотел никаких драм.
Он ненавидел драмы.
Это всегда было по отцовской части.
Какую драму устроил отец, когда Тимур заявил, что не собирается получать высшее образование.
Образцово-показательную, с сердечным приступом и вызовом скорой. Если бы Тимур тогда знал, что отец все равно умрет в ДТП, то не переживал бы так сильно.
Наивность, с которой он верил этим педагогическим представлениям, до сих пор вызывала в нем отвращение.
Мама всю жизнь работала и зарабатывала, потому что жизнь с университетским преподавателем не приносила ощутимых доходов. Ей некогда было закатывать душераздирающие шоу, обставляя их пышными декорациями.
Ей сейчас хуже всего. У Инги маленький ребенок и муж, они отвлекут её от слез по отцу. У Тимура ненависть, девушка Тамара и работа, требующая концентрации и сил.
У мамы остались только пустая квартира и её маленький бизнес, который уже давно катится по накатанной.
Что она будет делать, изо дня в день просыпаясь в одиночестве?
Тимур сморгнул, фонари на улице разом погасли.
Ночь входила в свои права.
Тимур остался на выходные.
Маме было в общем-то всё равно.
Она без остановки двигалась: беговая дорожка, уборка, стирка, глажка.
Перестирала все шторы и перемыла все окна. Натерла до блеска кафельные плитки.
Тимур оккупировал кабинет, разбирал бумаги, кипы чьих-то диссертаций и курсовых, собственные отцовские труды, наброски и черновики, дипломы и награды. Листал ежедневники.
Это был кабинет рассеянного философа и писателя, так и не дописавшего до конца ни одного более-менее крупного произведения.
Короткие жанры были тоже так себе.
Бесконечное множество фотографий. Студенты и преподаватели, группы и курсы, выпускники и первокурсники, одинаковые молодые лица, одинаковые выражения их.
Тимур без всякого сожаления отправлял все это в мешки для мусора. Отцовская жизнь, разветвленная на блуждающие русла, не вызывала в нем ни малейшего отклика.
Ему хотелось стереть все воспоминания, чтобы наконец избавиться от того кома в горле, который мешал ему с той самой минуты, когда позвонила Инга, и по её рыданиям стало понятно, что случилось что-то непоправимое.
В пятнадцать лет он мечтал однажды взять и набить отцу морду. За множество его сентенций на все случаи жизни, за всезнайство, за высокомерие и за снисходительность. Люди обожали отца, он казался им умным и тонко чувствующим, разносторонним интеллектуалом, но Тимур был уверен, что за позолотой пышных фраз этого напыщенного болвана скрывается мертвая пустота. Он не понимал, почему мама и Инга смотрят на расфуфыренного балабола как на божество или что-то в этом вроде. Неуклюжим, переполненным ненавистью пятнадцатилетним прыщавым идиотом, Тимур ночи напролет проводил, мечтая о том, что когда-нибудь одержит верх.
Потом (сердечный приступ и скорая) старый манипулятор заставил его поступить в универ, студенческая жизнь отвлекла Тимура от семейной, и отец ушел куда-то на дальние планы, перестав вызывать столь сильные эмоции.
За что именно он его так сильно ненавидел?
Отец как отец. Он никогда не бил Тимура и не ставил в угол, но бесконечно ранил едкими насмешками и ехидными замечаниями. Мягкая ирония, так сильно привлекавшая остальное человечество, оборачивалась против сына ядовитым жалом, и он задыхался, не умея противостоять ей с тем же небрежным изяществом, с каким тиранил его отец.
Он хочет как лучше, — неизменно говорила мама. Просто папа переживает за тебя.
А теперь он умер, и этот спор никогда не будет закончен. Дуэль не состоится. Тимур так и останется на веки вечные жалким и неблагодарным ребенком, не достойным света своего прославленного родителя.
Огромные мешки из черного пластика, набитые до отказа чужой оборванной жизнью, стояли посреди кабинета, и Тимур никак не мог решиться унести всё это в мусор.
Его пугала конечность этого решения.
Что будет, если когда-то он решится прикоснуться к отцу снова, но от него уже ничего не останется?
Нигде.
И только когда сухие материнские ладони стали
